Заканчивается Великий пост, и все яснее приходит понимание и осознание тех даров, которые он дает православному христианину. Конечно, как и в другое любое установленное Церковью время воздержания (будь то длинные либо же короткодневные посты), в Святую Четыредесятницу мы призваны избавиться от страстей, подготовиться к радостной встрече со Христом. И в меру своих сил стараемся мы с помощью Божией в этом делании преуспеть. Но ещё начиная с первой недели поста и заканчивая службой Великой субботы, мы, слушая песнопения и чтения, звучащие в Церкви, учимся молчать.

Современный человек сам себя поставил быть мерилом всех вещей. «Я знаю, что говорю! Я так сказал! Лучше меня послушай!», − такими и похожими фразами мы привыкли доказывать свою исключительную правоту. Мы, утерявшие связующую нить истории, свергнувшие «старые и ветхие» идеалы, стремящиеся все и вся поставить себе на службу, не привыкли молчать! Неуемное «эго» требует неуемного внимания к себе, которого невозможно достичь молчанием. И вот потому мы норовим на каждом шагу высказать свое мнение по всем вопросам, сказать «правду» обо всем, что знаем, известить всех о своих успехах и чужих поражениях!

Мы не привыкли беречь и с трепетом взращивать в голове и сердце мысли и слова – напротив, ещё только появившиеся ранние «всходы» стремимся вырвать с корнем и всем продемонстрировать. Много слов, много звуков, много лишних движений у современного человека, но из этой всей «массы многого» полезным оказывается очень ничтожная часть. Много шума из ничего!

Шум. К нему мы привыкли. Шум улиц, шум людской суеты, шум музыки в наушниках, шум телевизора дома. Мы отвыкли от тишины! Отучились ценить молчание и покой! Оставьте современного человека одного в поле вдали от цивилизации, без какого бы то ни было гаджета, порождающего звук… Cиленсофобия (или иремофобия) − боязнь тишины. Это диагноз, который сейчас можно поставить буквально каждому городскому жителю. Но почему мы её боимся? Смею предположить, что оттого, что в ней нет нас, точнее, в ней мы «звучим» не так, как привыкли, а по-настоящему.

Именно в абсолютной тишине слышен скрип нашей души, просевшей, как старая телега, под грузом страстей и грехов. В тишине слышится тихий, но неимоверно звонкий обличающий нас голос нашей совести! В беззвучии мы понимаем, что все наши громкие, правдивые и искренние слова − порой не что иное, как всего лишь глупое сотрясание воздуха.

Наш мир порой напоминает мне улей, полный жужжащими трутнями, среди которых еле различимо трудятся в сосредоточенном молчании смиренные пчелы. И если трутни почем зря жалят друг друга и жужжат, не переставая, то единичные пчелки рядом с ними, не обращая внимания на их громкое «Ж-Ж-Ж-Ж», трудятся целыми днями в молчании, только лишь своим примером показывая иной, другой способ существования.

Вспоминается начало поста: первая неделя, первые длинные службы, на фоне жужжащего вокруг мира − тихая молитва в храме. Редкие песнопения, и практически вся служба − среди тишины и чтения. Именно тогда, на службе, приходит понимание абсурдности шума. «Бог не в ветре бурне», как у Илии, а, напротив, − «глас хлада тонка, и тамо Господь» (3 Цар. 19. 11−12).

− Молчи, слушай и молись в этой благодатной тишине, человек! − предлагает нам Церковь.

− Молчать? Как это? О чем молчать вообще? − наш кичливый разум готов к восстанию.

− Молчи, чтобы услышать голос Бога! Молчи, чтобы услышать свою душу! Молчи, потому что все твои слова − это лишь бессмысленное жужжание! Молчи, чтобы понять ценность и красоту каждого слова и через это приблизиться к единственно важному Слову, Которым все начало быть! (см. Ин. 1. 3) − обращается к нам Церковь через чтения и песнопения Великой Четыредесятницы.

Вот оно − страшное МОЛЧАНИЕ!!! Почему страшное? Потому что непривычное, потому что наедине с Богом, и к тому же слыша нестерпимый вой и гомон страстей, терзающих душу! Кричать? Вопить? Незачем, да и бессмысленно! Потому что кричать не на другого, а на свою лень, гордость и безответственность! И вопить только лишь об исключительно СВОИХ безответственности, безалаберности, попустительстве. Молчание и тихая молитва − спасение из этого непонятно когда и как поселившегося внутри нас «кричащего ада».

И вот постепенно приходит радость молчания, радость тишины, радость Великой субботы…

«Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничто же земное в себе да помышляет», − слышим мы во время литургии Великой субботы. И вот молчим мы уже не из-за какого-то рабского страха, не потом что «надо» − мы молчим, так как понимаем всю драгоценность происходящего! «Драгоценность тишины», − категория, далекая от современного человека и в то же время так жизненно необходимая ему. В тишине храма происходит чудесное Благовещение, в тишине Вифлеемской ночи рождается Спаситель, в тишине пустыни искушает диавол Христа, в тишине Гефсимании молится «до пота кровава» Тот, который «искупил ны от клятвы законныя», в тишине спешат мироносицы ко гробу своего Учителя…

Сама радость Пасхи Христовой − торжество Смиренного, Тихого и Молчащего над кричащим, орущим и рычащим адом.

В тишине был сотворен наш мир. Молчание − высшая форма молитвы и предстояния перед Богом. Когда Он рядом, уже не нужны никакие слова, громкие фразы, яркие лозунги. Великий пост, помимо всего прочего, возвращает нам и утерянную добродетель молчания. Молчания не в смысле безразличия и потворства греху, но в значении воздержанности от пустословия и праздности, так нам свойственных.