Мы стоим над гробом Архимандрита Венедикта. Этот старец пришел в Оптину Пустынь ровно 27 лет назад, став в ней Наместником Святейшего Патриарха. Прошла целая эпоха, окончилась безбожная власть, уходили и приходили люди, а обитель, им управляемая, все возрастала, набирая год от года свои силы и духовное богатство.

Сейчас мы говорим о Кресте… Кресте, высоту коего мало кто из нас может себе представить даже умозрительно. На него призвал Господь верного своего раба, чтобы он уподобился своему Владыке. И это совершилось, когда отец Венедикт чувствовал, что настолько уже надорвался на исповеди в Троицкой Лавре, что его сердце скоро не выдержит.

Он попытался отказаться, ссылаясь на сильнейшие приступы астмы, из-за чего он иногда задыхался даже во время простого разговора. Но Патриарх благословил, и случилось чудо — приступы прекратились с того самого дня, как он прибыл в Оптину Пустынь. Это была Воля Божия!

Сколько дел предстояло совершить! Кругом еще были руины, внутри братских корпусов жили мирские семьи. Жизнь уже возрожденного монастыря была полна первого воодушевления, но как много в этом было еще поверхностного первого увлечения. Предстояло возрастить этот Божий вертоград, отребить гумно, исторгнуть плевелы. Недаром он часто вспоминал мудрого садовника, который то подрезал главные ветви у яблони, то привешивал к ее ветвям дополнительный груз, а иногда и вбивал кол в самые корни, заставляя дерево плодоносить.

Он брал на себя не только груз управления огромным монастырем, но был именно Отцом. Он разделял сердечной болью не только скорби братии, своих духовных чад, но и просто случайных собеседников. Он не хотел быть администратором, управленцем чистой воды, а пастырем, идущим впереди своего стада, быть волом, тащащим за собой плуг, взрезающий целину людских самочиний, гордыни и неразумия.

Этот человек обладал неуемным духом, клокочущей внутри энергией. Он, словно атомный ледокол, раздвигал своей грудью многометровые льды. Звал, настаивал, корил, увещевал — вовремя и не вовремя. Он не смирялся с тугоухостью, не шел на поводу нежелания. Нет, словно говорил он всем, я все равно доведу вас до ворот Царствия, а там уж вы смотрите сами.

Его манера управления была во многом деспотичной, даже жесткой, но это было совсем не ломка личности, не подавление глубинного достоинства, а именно возведение честного от недостойного. Со стороны иногда казалось совершенно ужасным, как он кричит на человека, отчитывая его за малейший проступок. При этом он так объяснял недостатки, что ни у кого не оставалось никаких иллюзий на свой счет. Но вместо полнейшего уныния, которое человек должен был бы чувствовать после такого разноса, наоборот, было какое-то внутреннее, ни чем не объяснимое утешение.

Да бывало, люди и уходили, не выдерживая такой суровости, покидая обитель, но тот, кто оставался, чувствовал, что его душа нужна Богу, нужна этому неистовому, на первый взгляд, человеку. Наместник чувствовал себя Отцом, а не управляющим, которому легче уволить провинившегося, чем тратить на него свои силы и время. Нет, отец Венедикт, напротив, шел на абордаж греха, вымаливая благодать для согрешивших, для оступившихся. И обрушивая на них свой мнимый гнев, он внутри был спокоен, что часто замечали хорошо его знающие. Но в других случаях ни о каком внутреннем спокойствии говорить уже не приходилось, потому что он, наоборот, рвал свое сердце, истерзывая его чужой болью, чужим грехом.

Пастырю дается жезл, но когда он начинает его употреблять, овцам это не нравится, гораздо приятней, когда тебя гладят и осторожно вычесывают репьи. Но настоящая любовь часто имеет совсем не такой вид. И духовный покровитель отца Наместника, преподобный Венедикт Нурсийский, был именно таким строгим и ревностным отцом для своих чад.

Этот человек не мог жить для себя. Его неутомимая душа постоянно побуждала себя к деятельности, к созиданию, к научению и учительству. Ранняя заря встречала его бодрым, а последние посетители почти всегда уходили в 11-м часу вечера. А ведь была еще постоянная ночная молитва, к которой он приучил себя еще в Троице-Сергиевой Лавре, где прошла первая половина его посвященной Богу жизни. Внешняя, удивлявшая всех деятельность, всегда сопровождалась внутренней тайной молитвой.

Воистину, это был великий ревнитель. И его неравнодушие к человеку исходило из его величайшего неравнодушия к своему Творцу. Как любил он истовое неспешное и торжественное богослужение! Навсегда останутся в памяти его пламенные проповеди, с густым настоем Слова Божия. С каким, чисто детским, восторгом делился он с окружающими каким-нибудь по-новому прочитанным местом из Евангелия или писаний святых Отцов! С каким воодушевлением рассказывал всем о чуде Благодатного Огня — доказывающем истинность нашей веры! Да, это была душа, уязвленная Любовью Божией!

В последние годы из сурового мужа, часто настолько напряженного от лежащей на нем ответственности и сосредоточенности внутреннего предстояния пред Богом, так, что, казалось, ты мог обжечься от окружающего его пространства, слишком приблизившись, он превратился в благостного старца. Знавшие его долгие годы недоумевали: тот ли это человек? Как такое возможно? Осталась мудрость, осталась ревность о Боге, о чистоте веры, осталась та же рассудительность, но исчезла нужда прикрывать свою радеющую любовь, свое милующее сердце забралом суровости.

Великий мудрец постепенно открылся людям. Но часть видимого, как у айсберга, была несопоставима с тем, что он пытался скрыть за неявным юродством. В нем была чисто крестьянская хитринка. Он не просто обильно сдабривал свои поучения шутками, но почти всегда разыгрывал какую-нибудь интригу, чтобы обескураженный собеседник, словно ребенок, раскрылся пред ним до конца, отбросив всю фальшь наносных масок и усвоенных ролей. Он любил вывести человека на спор, на несогласие с ним, тем самым возбуждая неравнодушие, живую ревность в человеке. И больше всего отец Венедикт внутренне страдал от теплохладности, безответственности, неблагоговения и лукавой лености.

Прожив уже длительное время рядом с отцом Венедиктом, я как-то услышал, что кто-то говорил про него: этот маленький человек. И я понял, что я никогда не задумывался о его росте. В моем сознании, как на рисунках детей, он всегда был большим, значительным, настолько, что его рост полностью затмевался величиной его духа.

Человек переступает черту вечности, и многое в его жизни становится мелким и случайным. И открывается этот остаток — духовная громада почившего Наместника Оптиной Пустыни, этого богатыря, мужа желаний духовных, помогшего очень многим людям прийти к истинной вере и утвердиться в нелицемерном служении Богу.

Сейчас перед нами гроб, влекущий уже его тело к месту упокоения. Позади в нашей памяти жизнь-урок, жизнь-пример. Над нами Отец, не покинувший своих чад, потому, что Любовь истинная не умирает! И его душа уже идет к престолу Божьему, чтобы сказать там: Господи Ты вся веси, Ты веси яко люблю Тебя! Аминь.